В этом ритуале участвуют миллионы людей - частью по долгу службы (представители государства), частью в обязательном порядке (потому что административная дурь толкает чиновников надевать пилотки и георгиевские ленточки на детей в детском саду), но в основном - совершенно добровольно.
В значительной степени это инерция: непосредственная эмоциональная связь с событиями поддерживается только при жизни людей, которые в них так или иначе участвовали. И чем дальше - тем больше эта связь будет слабеть, и тут никакая государственная накачка не поможет.
Советские товарищи это обстоятельство тоже осознают и стремятся найти в ритуале высокий религиозный смысл - так появляются формулировки про "советскую Пасху" и "советское Благовещение", проводят аналогию между шествием "Бессмертного полка" и крестным ходом.
Проблема этой трактовки в том, что она описывает внешнюю сторону событий. Для христиан в Страстную седмицу умирает, а в Пасху воскресает Бог, который принял на себя первородный грех человечества и освободил людей для того, чтобы они смогли стать лучше.
Ничего подобного в советско-постсоветском культе Победы нет - есть торжество над поверженным врагом и оплакивание колоссальных жертв. Война как искупление не рассматривается в принципе - только как подвиг народа, ответившего на вероломное нападение.
В этом состоит принципиальное различие.
Религиозный взгляд на войну заключается в том. что Господь допустил вторжение сильного и жестокого врага, дабы люди смогли проявить свои лучшие качества. И чем больше повреждение нравственности, чем больше грех - тем тяжелее испытание.
В этом смысле жертвы 1941-1945 гг. - расплата народа за революцию и ее последствия. И одновременно - знак того, что Бог от России как страны и народа не отступился; в противном случае испытание приходило бы к каждому персонально.
Такое понимание вызывает у советских товарищей яростное отторжение: "То есть как это мы в чем-то можем быть виноваты?" То есть христианскую фразеологию они использовать готовы, а христианский смысл в нее вкладывать отказываются.
